Больничный сад был виден из окна
чуть свысока. Смещенье перспективы
привычное, но в этот раз она
была им недовольна, и мотивы,
	на память приходящие, слегка
	грустнели, изменяя интервалы,
	когда их на стекле ее рука
	почти непроизвольно замедляла.
		Кричали птицы. Где-то за спиной,
		деревья задевая, замер ветер,
		и, отражаясь в стеклах проходной,
		темнело солнце фоном на портрете,
изображавшем полдень. Вдалеке
дымили трубы заводских предместий.
Прохожий, замерзая, нес в руке
негнущийся бумажный груз известий,
	чтобы прочесть их на досуге. Вряд ли
	он из окна был виден. Впрочем, это
	как видно не печалило ни капли
	обоих, и два бледных силуэта
		существовали порознь. И даже,
		когда бы он зашел в больничный сад,
		та женщина, стоявшая на страже
		последних дней, не изменила б взгляд,
и головы не поднял бы мужчина.
И пусть он не имел причин,
конечно если не считать причиной
того, что им достался мир один
	и год один, к итогу подходящий
	для женщины, смотревшей сквозь стекло
	в свои глаза. И, кажется, все чаще
	минутной стрелки длинное весло
		меняло положенье, что в итоге
		лишь следствие, и стоит посмотреть
		чуть свысока, чтобы понять: в предлоге
		нуждается движенье, а не смерть.

Апрель 1999, Лос-Анджелес